Леонид Чертков

Действительно, мы жили как князья, Как те князья, кого доской давили, А наверху ордынцы ели-пили, И даже застонать было нельзя.

Как падший ангел, воплощенный Звездою на исходе дней, Так я ступаю, умерщвленный, Навстречу вечности своей.

Неутолимая не скроет Бездонной пасти бытия, И жизнь моя того не стоит, Что боль посмертная моя.

Бесценный аромат прижизненных изданий, Трагический контраст одежды и лица. Хотя и невесом — я подожду отца В подъезде нарсуда, как у подножья зданий.

Я жизнь свою прервал, как долгий перекур, Когда пришел этап — весны ужасный вестник. А я лежал в грязи, свернувшись как лемур, И мысли у людей сбегались на воскресник.

Я на вокзале был задержан за рукав, И видимо тогда, — не глаз хороших ради, — Маховики властей в движении узнав, В локомобиле снов я сплыл по эстакаде.

И вот я чувствую себя на корабле, Где в сферах — шумы птиц, — матросский холод платья, И шествуют в стене глухонемые братья, — Летит, летит в простор громада на руле.

В конце зимы здесь был задуман нами дом, Где водоносом град с рассветом постучится И солнце к полднику оранжевым пятном Стечет с угла двери к ногам, на половицу.

Ты вынесла в тазу на улицу закат, И подчинясь судьбы испытанному зову, С дороги вечером в село пришел солдат — Взять у хозяев в долг до сумерек подкову.

Вонзен закатом в пень сияющий распор, И пятый океан отпрянул в наши сети, И на прощание случайный спутник с гор Отер шершавою рукою с уха ветер.

Нам — водоросли в дождь в солнцевороте моря, Нам — видеть сквозь туман очнувшийся маяк, Горнистов под горой, разучивавших зорю, Нам флюгер бил крылом, как будто веял мак.

А козы в пропасти спускались по отрогам За редкостной травой, которой ныне нет, Которую свели столбами и дорогой — С годами навсегда утраченный секрет.

Когда утро колотится в дряблые окна И бумагой залечены вывихи рам, — Неужели я буду в бездействии сохнуть Или буду опять досаждать докторам.

Ведь сегодня — предельное время суток — День, когда к топору примерзает язык, — Я по звонкой земле проложил первопуток, Налегке, оттого, что к погоде привык.

Я прошел через сени, прошитые стужей, Взял фонарь и заправил обломком свечи, И к сараю пришел по заклеенным лужам, И дышал на ладонь, выбирая ключи.

От мороза топор показался мне жестким, А ключи на руке — как снежинки легки, И я взял к потолку прислоненные доски И из клети холодные взял чурбаки.

Я работу начал до петушьей побудки, А опомнился разве часу во втором, Когда желтые брусья, тугие, как губки, Я рубил и гвоздил, и щипал топором.

Голове было тесно под мякотью кепки, Но зато я работал, как в кузнице мех, И душистая заваль дымящейся щепки Освещала затаявший жеваный снег.

Узкий двор был дровами забит и очищен, Лишь звенела щепа на бетонном полу, А когда я об угол разнес топорище, Я достал из-за бревен косую пилу.

А когда я устал от разбоя лесного, Когда был перекошен поленьев косяк, — Брося слипшийся след на приступке тесовой, Я с дровами по лесенке лез на чердак.

Я бревенчатым поясом выстроил кладку, Черной капелью снега обвисла сосна, — И ушел, чтобы боль выводить без остатка Лошадиными дозами крепкого сна.

Вот и все. Последняя ночь уходит, Я еще на свободе, хоть пуст кошелек. Я могу говорить о кино, о погоде, — А бумаги свои я вчера еще сжег.

Я уверен в себе. У меня хватит наглости Прокурору смеяться в глаза, Я не стану просить заседательской жалости И найду, что в последнем слове сказать.

Наплевать. Я давно в летаргической зоне, Мне на что-то надеяться было бы зря: У меня цыганка прочла на ладони Концентрационные лагеря.

А другие? Один в потемках читает. Этот ходит и курит, и так же она. Да и что там гадать, откуда я знаю. Может, каждый вот так же стоит у окна.

И никто, наверно, не ждет перемены. И опять синяком затекает восток, И я вижу, как незаметный военный Подшивает мне в папку последний листок.

Среди ночи выползу за овин И солому стряхну с бороды, — И тупо осклабится лунный блин С небесной сковороды.

Под ногами, привыкшими к жесткости нар, Шар земной повернется вспять, — Мне небес не откроет лунный швейцар И пиджак не поможет снять.

По дорогам уснувшей смешной страны, Где собор как ночной колпак, Я уйду поискать иной тишины, И с горы просвистит мне рак.

Маяки метеоров на черном стекле И полночное уханье сов Проведут меня темным путем по земле И откроют лазейки миров.

Там не будет ни стен, ни дверей, ни окон, А поля, канавы, кусты, — И меня никогда не отыщет закон За пределами мирной черты.